Не успевает Вера поставить на стол сумки, раздается короткий звонок в дверь.
- Здра-а-вствуйте! Вы были в стеклянном? – там дают баранину по рубль десять!..
Первый визит к нам всегда остается за Марусей Карповной.
- Аа-а… - Вера устало отмахивается и идет в кухню. – Меня интересует другое: зачем этот ажиотаж?.. Почему нужно хватать пятнадцать пачек соды, двадцать рулонов туалетной бумаги?!
- Потому что потом их может два месяца не быть.
Проживая на двенадцатом этаже, Маруся Карповна, как и подобает обитателю Олимпа, на все может дать ответ. Есть у Маруси Карповны и более существенные признаки небожителя: даже под Новый год у нее можно одолжить луковицу, корешок хрена, а то и помидор. Объясняется это не столько тем, что, зная буквально всех, она спускается на землю непосредственно к завозу дефицитных продуктов, сколько тем, что, располагая бессмертием, не смущается даже самыми длинными очередями.
- Убежал?.. – На кухне Маруся Карповна хозяйски оглядывается и сочувственно кивает на пустующую в углу коридора подстилку. – В хлебнице булка вверх дном – в доме денег не будет… (Её глаз мгновенно прозревает мельчайшие неустройства нашего быта.)
- Хуже всего, что у меня газ потух, - откликается Вера, пытаясь подсунуть спичку под огромную кастрюлю, в которой варится похлебка беглеца. Сейчас с Верой не очень-то поговоришь: дела, дела!..
Любимая Верина жалоба сводится к тому, что из неё сделали предприятие общественного питания. Действительно, в нашем меню можно насчитать минимум четыре стола. За первым, наиболее изощренным, восседает внук, впихнуть в которого что-нибудь съестное - нелегкая и неблагодарная задача. Сама Вера – печеночница («постное и только вареное»). Дети, отдавая дань времени, сохраняют фигуру – следовательно, и тут свои тонкости. Наконец, есть среди нас и рабочий: после моего обеда – хоть к мартену, неудивительно, что уже с трудом я надеваю брюки 56-го размера… Я уже не говорю про Джагу, а ведь при Вериной добросовестности в его похлебку могут попасть только тщательно очищенные овощи.
- Я мешаю вам… - Это значит, что в ближайший час Маруся Карповна уходить не собирается.
- Бог с вами, Марусенька!.. Просто мне неудобно, что я принимаю вас в таком виде… - Вера уже надела фартук и теперь, сидя за столом, чистит картошку.
- Послушайте, у вас, кажется, есть профессор?.. – Всё, о чем вы сказали Марусе Карповне мимоходом сегодня, она напомнит вам и через сто лет.
- Профессор?.. У меня?!
- Помните: у них не было детей, и он любил, чтобы при нем рассказывали, как плохо жить с детьми. – С большим животом, на тоненьких ножках, Маруся Карповна похожа на кентавра, что впрочем не мешало ей иметь трех мужей.
- Тоже мне - вспомнили! Он уже такой старенький, а в нашей поликлинике такие хорошие врачи…
- Почему тогда вы обращаетесь не в поликлинику, а к нему? – осторожно замечает Маруся Карповна. Похоже, ей даже неловко уличать Веру в такой нелогичности.
- Обращаюсь?.. Когда это было! Да и чего в нашем возрасте обращаться? Старость, Марусенька, - идиотская, но, как написано в журнале «Здоровье», органическая болезнь. А от органической болезни ничего страшного не бывает. В крайнем случае – человек взял и умер. Больше ничего… Если со мной что-нибудь случится, - говорит Вера громче, чтобы я лучше слышал в нашей комнате, - напоминай им каждые две недели размораживать холодильник.
- И все-таки я хотела бы показаться… вы меня понимаете? – добавляет Маруся Карповна многозначительно.
- Ах, да!.. Простите, ну конечно… - Наконец-то Вера вспомнила, что Маруся Карповна – невеста.
- Какой мужчина!.. – всплескивает Маруся Карповна руками. – Бегает по утрам!.. Конечно, жаль Максима Борисовича.. Он был… - Маруся Карповна долго подыскивает слово, - принципиальный… За всю жизнь не взял от пациента коробки конфет. Думаете, кто-нибудь это ценил?
Последнего мужа Маруся Карповна схоронила около года назад. Это был грузный стоматолог, любивший напевать песенку про четыре здоровые зуба, вырванные у неверного возлюбленного потерпевшей, по совпадению - тезкой Маруси Карповны: «А женщина-врач хохотала – я голос Маруси узнал…» Сколько мне известно, Маруся Карповна стоматологом не была.
- … Но, если подумать, что я потеряла? – размышляет Маруся Карповна вслух. – Пенсия у меня есть… квартира есть.
- Максим Борисович был очень добрым, - замечает Вера.
- Да-да! – соглашается Маруся Карповна. – Но вы не знаете этого! (Маруся Карповна принадлежит к тем счастливым людям, бог которых – сравнение.) Как вы думаете, спрашивает, почему я к вам прихожу?» - «Не знаю… наверное, я вам нравлюсь…» - «Это, говорит, само собой. Я прихожу к вам потому, что вы умная женщина… С вами можно поговорить о политике. Ведь почему, говорит, мне плохо? У меня есть много времени и есть японский приемник…» Но я вижу, вы не очень-то его одобряете?
- С чего вы это взяли, Марусенька! Просто я подумала, что распространенные сейчас поздние браки объясняются всего лишь отсутствием домработниц.
- Ну ясно! – подтверждает Маруся Карповна. – Утром я набралась смелости и подпустила ему по телефону: «У вас, конечно, максимальная пенсия!..» Молчит. Я даже стала волноваться. И тут он признается: «Девяносто рублей...» - «Ну, говорю, не такая уж маленькая!» А он: «Но и не такая большая». – «Знаете, говорю, я вам честно скажу: лучше меня вы никого не найдете!»
- Лучше бы вы ему сказали, какая вы отзывчивая… - улыбается Вера. – Как вы заботитесь о ваших больных сестрах.
- Ни-когда! – пугается Маруся Карповна. – Разве об этом можно рассказывать мужчине? Мужчины не любят никаких хвостов… «Вот, - говорю ему сегодня, - приняла ванну и теперь собираюсь подъехать на рынок». А он так деликатно: «Смотрите не простудитесь…» Как будто я не понимаю: кому нужна больная жена?
- Здоровой должна быть домработница, - замечает Вера. – Жена может быть и больной.
- Не-ет… - мотает головой Маруся Карповна. – И я его утешила: «Что вы! – говорю. – Меня ничто не берет: ни мороз, ни жара. Я здоровая!..» И все-таки, вы понимаете, я хотела бы показаться профессору… А если я заболею?.. Все должно быть честно. Послушайте, это же ваша собака!..
- Саша! – кричит кинувшаяся к балконной двери Вера. – Там Джага! Скорее спустись за ним!.. Как я рада, Марусенька, что вы зашли, когда его не было и он на вас не лаял. Охота была заводить собаку, которая на всех набрасывается!..
- Если уж иметь собаку, то злую, - Маруся Карповна пропускает меня вперед. – Идемте, я вам помогу.
Напрасно бы вы стали уверять Марусю Карповну в существовании дела, которое может быть исполнено без её содействия. Между тем на поимку Джаги отряжен именно я отнюдь не случайно. Ни Алик, ни Лиза, ни тем более Гриша не в состоянии отловить его быстрее. Оголодав и продрогнув, Джага тем не менее появляется в нашем дворе с таким видом (наблюдение Веры), словно заскочил сюда мимоходом. Эта независимая осанка, будто он имеет как минимум десяток адресов, где его напитают и обогреют, заставляет ловцов совершать роковую ошибку. Алик – мольбами, Лиза – уговорами, Гриша – угрозами - все они призывают нечестивца вернуться и (что всего хуже) пытаются нарушить дипломатическую дистанцию, чтобы взять его на поводок. А ведь главное в жизни – свобода выбора. Кому, кажется, охота мерзнуть во дворе! Но тянуть вас в тепло на поводке – верный способ посеять сомнение, а не лучше ли все же остаться на улице?.. Неудивительно, что при первом же шаге к нему Джага начинает пятиться и в конце концов пускается в обратную сторону.
- Джага, - говорю я, выходя из подъезда, - ты не собираешься домой?..
Делая вид, что намерен идти обратно, я поворачиваюсь к нему спиной и скоро слышу, как он трусит к дому.
- Да вот же он!.. ловите! – Маруся Карповна бросается вперед и, не успеваю я испугаться (либо наш пес окончательно удрал, либо мы лишились соседки), уже держит Джагу за ошейник. По-видимому, решительность в женщине ценят не только мужчины.
В лифт вместе с нами втискивается теща Василия – Любовь Корнеевна, наш жэковский Конан-Дойль.
Если вы не знаете, что имеете болезненный вид, полысели, обрюзгли, словом, что Кондратий указал на вас своим перстом, - поезжайте с Любовью Корнеевной до нашего шестого этажа, и дорогой она развеет ваше неведенье.
- Что-то вы совсем плохи, - сообщает мне Любовь Корнеевна тоном комплимента. – Давление наверняка за двести.
- Возможно… - Кажется, я начинаю понимать Гришиного приятеля, который от имени одной такой соседки дал в «Мосгорсправку» объявление о том, что та скупает бездомных собак и кошек.
На лестничной площадке нас поджидает Вера. Несмотря на то, что никто не страдает от Любови Корнеевны больше, она встречает соседку неизменно радушно и стоически выслушивает её зловещую информацию о грабежах, убийствах, изнасилованиях, давая Грише повод упрекать мать в лицемерии. «А по-твоему, можно бросить человека, не выслушав?» - защищается Вера и получает в ответ: «Обязан выслушать человека только суд!»
- Не упустили бы вы Александра Михайловича…. - Вслед за Верой чистенькая Любовь Корнеевна катится к нам, держа растопыренными пальцы обеих рук, словно они сохнут после маникюра.
Я прохожу в нашу комнату и закрываю дверь.
- … Руки вверх! Это из школы вернулся Алик. Тыча мне в поясницу авторучкой, он через комнату родителей конвоирует меня в маленькую смежную, где нас дожидаются раскрытые учебники (с уроками Алик привык расправляться немедленно по возвращении из школы).
В плену мне позволяют сесть и зачитывают условия задачи. Однако приступить к своей повинности без традиционной миски похлебки я не могу:
- А как звали Моцарта? – спрашиваю я Алика.
- Вольфганг Амадей Моцарт… - Он дает мне понять, что пора бы сменить пластинку.
Решаю я сразу две задачи: одну – Алика, другую – свою. Моя задача куда сложнее, ибо вопрос в ней стоит так: какого числа мне привезут работу? Хорошо, если это случится, скажем, двадцать восьмого… Тогда с машиной я смогу отослать весь свой месячный план. Если же работу привезут раньше, план готов не будет, и после придется ехать на «Бауманскую» самому, чтобы досдать оставшиеся несколько тысяч.
Не будь у меня грыжи или моей Веры, этот вопрос не стоял бы вообще… Но, напомнив мне про грыжу, одного меня с чемоданом Вера не пустит, для неё же (по собственному признанию) посетить мой цех – все равно что клетку со львом. Дело в том, что приемщица Нина Степановна невзлюбила Веру настолько, что в прошлый наш визит забраковала мне целых две карточки. На фоне женщин нашего цеха старающаяся не записываться в старухи Вера представляется Нине Степановне моей молодящейся эксплуататоршей. Ведь на ней не написано, что без малого пятнадцать лет, которые я просидел дома с одной небольшой пенсией, редкая ночь обходилась у неё без подработки машинописью, а раз в месяц она посещала донорский пункт.
Вера начнет умолять меня не ездить, объяснять, что ничего страшного не случится, если эти две или три тысячи мне запишут на следующий месяц. Она не хочет знать, что я - восорг* и ударник, что худо-бедно в нашей восовской акватории являюсь маяком и, следовательно, позволить себе не дать плана не могу… В отместку за мое молчание Вера подвергнет критике систему организации труда на моем предприятии и, в частности, все то, что, по мысли администрации, должно напоминать нам производственную атмосферу: существование нормы, участие в субботниках, наконец (как будто бы я собираюсь в отпуск), что ходим мы в отпуск в соответствии с утвержденным дирекцией графиком. Этот взрыв готовится исподволь, в промежутках между завозами сырья. Если бы вашу квартиру превратили в мастерскую и, несмотря на тщательные уборки, вы обнаруживали заколки не только в своей постели, но и в тесте праздничного пирога, вы, видимо, тоже нашли в моей работе определенные минусы.
[* Восорг - избираемый группой членов Всероссийского общества слепых (ВОС) их представитель в обществе. — Ред.]
- … Видишь, - прерывает нашу с Аликом арифметику расстроенная Вера, - Любовь Корнеевна говорит, что у тебя… не совсем здоровый вид. Тут нет ничего удивительного: если с утра до ночи ты будешь сидеть со своими заколками и перестанешь выбираться на свежий воздух, ты дождешься своего.
Предоставив мне решать, чего я дождусь, Вера опускается на кушетку и начинает меня разглядывать в надежде опровергнуть прогноз соседки. Между тем ещё двадцать пять лет назад я получил инвалидность первой группы. Видимо, и теперь ободрить мне жену нечем.
Вздохнув, Вера идет к телефону. К Жене! К Жене!..
- … Он собственноручно подписывает себе приговор!
После такого заключения Жене не остается ничего, как посоветовать забрать меня из цеха.
- Что ты! – пугается Вера и напоминает, что, кроме своих заколок, я ничего не хочу знать – видно, уж им было суждено не только поставить меня на ноги, но и совершить обратное действие, и в этом она усматривает диалектику.
- Та-ак… - осторожно подытоживает Женя. – Что же ты предлагаешь?..
О силе Жениной логики в нашей семье существует предание. В госпитале на Садовой, где я валялся после контузии, Вере было объявлено, что скорее всего я умру и что она даже должна желать, чтобы я умер. «Саша умрет…» - плакала Вера, выходя на улицу, где её дожидалась Женя. «Вот ты увидишь, что нет! – обещала Женя. – Александр будет жить!» - «Спасибо тебе! – рыдала Вера. – Он же останется идиотом!» И единственный раз в жизни Женя на неё рассердилась: «Так ведь тоже нельзя, - развела она руками. – Этого ты не хочешь… того ты не хочешь…»
- Обещай, что хотя бы по вечерам мы будем ходить гулять, - горячо приступает ко мне Вера, кладя трубку. – Начнем сегодня же!
Я обещаю, но прошу, чтобы новый распорядок вступил в силу после того, как я закончу месяц.
- Идет! – торжественно провозглашает Вера, стараясь убедить себя в значительности достигнутого соглашения, и наклоняется скрепить это соглашение поцелуем. По-прежнему достаточно пустяка, чтобы развеять самое мрачное её настроение. «Что было бы с нашей Верочкой, если бы ей ещё нормальную жизнь!..» - гадали когда-то женщины её библиотеки. Теперь «нормальная жизнь» налицо, но особенно похвастать Вере нечем. Как она говорит: «Не радуйся новым сапогам, а радуйся здоровым ногам…» Недавно в своей библиотеке, преобразившейся после капитального ремонта, она уперлась в зеркало:
А из зеркала, а из зеркала смотрит женщина на меня,
Смотрит женщина незнакомая, а, оказывается, это – я…
***
<< Предыдущая глава | Следующая глава >>