Старые болезни, глава 4

- Вам, наверное, долго пришлось добираться…

Евгения Михайловна хотела показать, как непросто дался ему этот визит, и завязать отношения, чтобы после было удобно предложить чай, спешно сервировавшийся Нюрой на кухне.

- Нэдолго.

Из нагрудного кармана пиджака Локтимир достал расческу, словно приехал сделать доклад.

Она ждала продолжения: что живет он неподалеку или что по случаю был как раз в их районе, на наступило молчание, и она боялась, что Локтимир принял её слова за намек на его позднее появление. Обращали внимание его высокие каблуки, странно обособлявшие короткие ноги от крупного туловища и заставлявшие вспомнить хитрости иллюзионистов, специально устраивавших такие несоответствия.

Чарлик шумно вынюхивал воздух, словно натирал его на терке, захлебнувшись запахами, выдержал паузу, чтобы порыться в памяти, и бросился в комнату, под кровать. Однако, когда, войдя следом, Локтимир позвал его, он, скуля, стал выползать из своего убежища, упираясь всеми четырьмя лапами, как будто его тянули на веревке. Это зрелище смутило не только Евгению Михайловну, но и Нюру, собиравшуюся извлечь беглеца с помощью захваченной с кухни половой щетки.

- … думаэт, я – дрзсзровщык… - объяснил Локтимир, похоже, удивившись, что позволил себе разболтаться. Руки он держал согнутыми в локтях, словно, отвлеченный в разгар работы, норовил к ней скорее вернуться, и в этой позе действительно было что-то от настырности дрессировщика.

Сев на корточки, он подвинул распластавшегося на полу пациента к себе, и, проехав по паркету, Чарлик напомнил Евгении Михайловне тряпку, которой вытерли пол.

- Я покончыл акадэмию… - Неизвестно, кого из них Локтимир собирался ободрить, но, перевернутый на спину, Чарлик задышал спокойнее, хотя и не отрывая глаз от руки, мявшей ему брюхо.

- Такое впечатление, что он все время хочет лечь поудобнее… но что-то ему мешает… - решилась подсказать Евгения Михайловна, заметил блуждающий по комнате взгляд Локтимира, существующий как бы вне всякой связи с исследующей рукой и находивший здесь предметы куда более интересные, чем ветеринария, сводившаяся сейчас к вполне заурядному случаю.

Взгляд этот словно освобождал Евгению Михайловну от беспокойства о собаке, и, впервые за много дней испытав облегчение, она с готовностью за ним последовала, вспоминая, казалось, давно забытые подробности. Похожий на готический собор сервант со статуэткой мальчика, натягивающего лук, были в числе немногих немецких вещей, которые не исчезли из квартиры во время послевоенных госпиталей Аркадия. По-видимому, Толя сознавал, что отец находится ещё не в том состоянии, чтобы не помнить о наличии в доме мебели, купленный же в Лейпциге фарфоровый лучник олицетворял для Аркадия физкультурно-эстетический идеал. Не зря он был помещен на сервант, другую окраину которого занимал бронзовый бюст Джержинского, словно гарантировавщий лучнику неприкосновенность. Несмотря на всё это, его судьба в Чапаевском складывалась небезоблачно. Не застав однажды статуэтку на месте, Евгения Михайловна мысленно с ней уже попрощалась, тем более что поглощенная предстоявшей Аркадию операцией не помнила, когда видела её последний раз. При Толиной оборотистости за несколько дней юный стрелок мог очутиться даже дальше, чем на своей родине. Зная, как дорожил им Аркадий, она на этот раз не промолчала, но Толя отпирался, и у неё не хватило духу настаивать. Она отдавала себе отчет в том, что к его предпринимательству приложила руку сама, ещё в эвакуации. Никакой голод не мог заставить её выйти с вещами на Куйбышевскую толкучку, и накануне второго их немосковского Нового года она поддалась уговорам Толи, вызвавшегося самостоятельно обменять на хлеб выходной костюм отца. Его сияние при возвращении, казалось, не соответствовало худобе сумки, где вместо костюма должны были находиться минимум три буханки. Выяснилось, однако, что Толя вспомнил нужду более насущную. Чтобы покончить с утренними страхами матери опоздать на службу в Безымянку, он купил карманные часы, и сюрприз этот оказался не единственным. Ещё не вполне от него оправившись, Евгения Михайловна обнаружила, что часы стоят. Долго разглядывать дорогую вещь подростку, разумеется, не дали, но приложить к уху позволили, и Толя клялся, что ясно слышал тиканье. «Нате!..» Встряхнув покупку, он снова протянул её им с Соней – убедиться, что родственник не полный идиот. На слух часы в самом деле обнаруживали признаки жизни, но какие-то двусмысленные. Не вняв её мольбам отнести их мастеру, Толя тут же отвинтил крышку, и из пустого корпуса выскочил замурованный туда таракан.

Сколько раз впоследствии она казнила себя за тогдашние слезы, мешавшие задуматься над тем, для чего Толя снабдил свое приобретение новым жильцом и куда так молниеносно собрался?.. К обеду он вернулся, вместе с буханками вручив ей старую литографию «Первые похороны» - первый свой сыновний подарок. Возможно, вид склоненных над Авелем несчастных родителей воскресил в нем её собственный облик при выяснении природы часового механизма.

Узнав коммерческий успех, в Москве Толя тащил с Чапаевского все, что мог. Евгения Михайловна заботилась лишь о том, чтобы это не стало известно Аркадию, имевшему тяжелую руку. Но исчезновение мальчика с луком скрыть было невозможно. Выход нашла Нюра. С её подачи за ужином Евгения Михайловна высказала вслух претензию, что из дома пропадают вещи… Сделав вид, что приняла слова хозяйки на свой счет, Нюра стала шумно оправдываться, кинулась доставать из-под стоявшей здесь же, на кухне, койки свой чемодан, требуя, чтобы его немедленно обыскали, и в конце концов расплакалась по-настоящему. По-видимому, чемодан напомнил ей об оставленном в деревне сыне, за воспитание которого на расстоянии она не могла поручиться тоже. Не доев ужин. Толя исчез и поздно вечером вернулся со статуэткой, пробурчав, что хотел её лишь оценить. На этом его экспортная практика закончилась, да и предметов для неё в доме почти не оставалось.

Евгения Михайловна подумала, что пора бы кончиться и осмотру: с ней не потратили столько времени все врачи районной поликлиники вместе. Но Локтимир не отпускал Чарлика, млевшего от приятной процедуры ощупывания и нетерпеливо подталкивавшего задними лапами замешкавшуюся у него под машкой руку с татуировкой «Сын Кавказа».

- Там кто нарэсован?.. – Перехватив её взгляд, Локтимир кивнул в сторону письменного стола, где висели «Первые похороны», и в повороте его головы люстра высветила не прокрасившуюся хной седину.

- Это Адам и Ева. - Евгения Михайловна зажгла люстру, чтобы он мог лучше рассмотреть. – Они хоронят сына.

- Был одын сын?

Наивное стремление гостя увести ваше внимание подальше от его ветеринарных манипуляций представлялось ей той же хной, только призванной утаить не возраст, а профессиональную кухню, которая постороннему могла показаться не стоившей двадцати пяти рублей.

- У них было два сына. Старший сын убил младшего. Он завидовал, что его подарок понравился богу больше.

Словно оплакав Авеля, Чарлик проскулил, и она увидела, что Локтимир встает. Наверно, его пациент сетовал на прекращение своего блаженства.

- С ным что сдэлалы? – Локтимир подошел к литографии и ткнул пальцем в Каина.

- По-моему, его прогнали из дому.

- Оф-оф-оф!.. – Из-под хны снова повеяло сединой. – Давно дома нэ был…

В свете постигшего братоубийцу наказания это упущение казалось Локтимиру особенно значительным, и Евгения Михайловна поспешила воспользоваться его обезоруженностью:

- Идемте-ка пить чай!

Локтимир послушно пошел за ней на кухню, где их дожидалась уже надевшая дубленку Нюра, не привыкшая оставлять пост без замены.

- Не думайте, что я вам изменяю! – кокетничала она, глядя на Локтимира и повязывая платок. Всякий нерусский мужчина был для неё без пяти минут японцем. – Я верная!

- Маладэц… Локтимир озабоченно искал по карманам, словно хотел её наградить, и наконец достал бланки рецептов.

- Чего хоть с ним такое? - Нюра пыталась компенсировать свое разочарование.
Не решавшейся задать этот вопрос Евгении Михайловне показалось, что Локтимир не был к нему готов тоже.

- … старый собачка… старый болэзн…

Он сел писать рецепт, а перед глазами Евгении Михайловны теперь стояло то, чему незадолго перед тем она не придала значения и что сейчас объясняло ей его конспирацию во время осмотра, последующую рассеянность, уклончивый ответ Нюре: остановившаяся под мышкой у Чарлика рука, как бы обо что-то споткнувшаяся… И Чарлик, старающийся подтолкнуть её лапой, словно прогоняя от себя этот диагноз.

Машинально она сняла с плиты кипящий чайник, но, боясь расплескать, всё не решалась налить в чашки, и, словно подсказывая ей способ с этой задачей справиться, Локтимир поднял над головой волосатый палец:

- Надзйся!..

***

<< Предыдущая глава | Следующая глава >>

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *