Сыну моему – Боре
Не все, мой сын, вместилось в эту,
Такую тонкую тетрадь.
Свои стихи по белу свету
Я ухитрилась растерять.
Но пусть мой труд совсем не полон,
Ты приглядись к нему вдвойне –
По черепкам, как археолог,
Судить ты можешь обо мне.
* * *
Ю. Золотареву
Ты сегодня отчего-то нервный.
Может быть, не хочешь уходить,
От меня, такой родной и верной,
Близ которой ты хотел бы жить.
Или нет, теперь не обо мне ты
Озабоченный туманишь взор,
И чтоб не заметила я это,
Шепчешь мне заслуженный укор.
Там, где солнцем залита Одесса,
Где тебя пьянит морская гладь,
Ты, буян, мальчишка и повеса,
Снова хочешь сети раскидать.
А потом, влюбляясь и бушуя,
Ненароком вспомнишь обо мне,
И невольно снова затоскуешь,
И тоску начнешь топить в вине,
Вновь приедешь в этот город дальний,
Ласками замучаешь меня
И расскажешь, как живешь печально,
Как тебе необходима я.
Ты закуришь папиросу «Экстра»
И, прощаясь, встанешь уезжать…
И тогда я вспомню: Я – невеста,
Но твоей женою мне не стать.
* * *
СЛОНЕНОК
Как-то деревянного слоненка
Брат себе привез из дальних странствий
И смеялся: “Посмотри, сестренка,
Говорят, что слон приносит счастье.”
А теперь, привезенный с Арбата,
Как игрушка на столе заметен,
Ты стоишь, самоубийства брата
Безучастный маленький свидетель.
Может быть, что если бы ты вздрогнул,
Если б крикнул: «Нет! Не надо, милый!»,
Но ползла в завешенные окна
Ночь, бесчувственная, как могила.
Может быть, в тот мог, когда прицелен,
Пистолет в руке у брата замер,
Ты такими же из узких щелей
Равнодушными глядел глазами.
И теперь, когда друзья небрежно
Теребят тебя руками часто,
Я смотрю с тяжелою усмешкой:
Говорят, что слон приносит счастье!
В этот день, когда тебе исполнилось
Четверть века, не забуду я,
Что тобою были дни заполнены,
Что жила я, эту боль тая.
Я по улицам бродила, думая,
Что другим веселою кажусь,
Но в душе, тревожно и угрюмо,
Чувствовала, нарастает грусть.
Никогда уже с тобой не встречусь я
И письма не напишу тебе.
Только будет день – и ты замечешься,
Дней и мыслей комкая разбег.
И тогда, в тревоге и сумятице
Ты поймешь, как сводят нас с ума
Эти дни, когда под горло катится
Горечи горячая волна.
Я не долго пробыла под тяжестью.
Я забыла – это мне дано, -
Но сегодня ты таким мне кажешься,
Точно пьешь опять со мной вино.
Говоришь ты слишком громким голосом,
Слишком близко дышишь надо мной,
И блестящие прямые волосы,
Трогаю я медленно рукой.
И шатаясь в эти дни без разума,
Все обиды забываю вдруг.
Будь же счастлив, самый черноглазый мой,
Самый злой и самый милый друг.
* * *
Выцвели теперь и потускнели
Золотые мамины глаза,
А с портрета смотрят, в самом деле,
Точно так, как много лет назад.
Я смотрю, и столько дум тревожит,
Столько мыслей набегает вдруг,
Так прийти на память мне не может
Даже самый мой хороший друг.
Я не девочка. В чужих столицах
Затерялся ниточкой мой путь.
Но тебе, я знаю, часто снится,
Что и я томлюсь когда-нибудь.
Надо как-то все сказать иначе,
Старых мыслей выветрив архив,
Только я боюсь, что ты заплачешь,
Прочитавши дочкины стихи.
Не читай же лучше их, не надо,
Ты ведь и без них поймешь одна,
Что в холодном сердце Ленинграда
Не всегда я сердцем холодна.
ИЗ ПОЭМЫ «О ПЬЯНОМ»
Он спал как с женой. Отливая медью
Горел в стаканах мускат.
Без лишних слов, без всяких трагедий
Он начал ее ласкать.
И вот встает на диване потертом
Не счастье, не боль, не порыв,
А просто так, занятие спортом,
И то до известной поры.
Чтоб этих раскинутых рук ладони
И темных волос шелка,
Не смять, не сбросить на подоконник,
Не встретить с курком у виска,
А так позабыть, растерять, откинуть,
С тоскою мешая хмель,
И завтра снова в угаре винном
С другою делить постель.
Но как же это, скажи на милость,
Случилось, что пыл пропал,
И стала вместо одной и милой
Протоптанная тропа?!
Так пробивалось сквозь пьяный угар,
Сквозь сор окурков и горечь,
И было жестоким, как месть врага,
Невыносимое горе,
Что жизнь свою ни за что, ни про что
Он смял, разбазарил, роздал,
Прослыл наглецом, притворялся шутом
И понял, когда уже поздно.
Теперь не на шутку глаза потускнели,
Глухая росла тоска…
Он встал.
И горе, смешав с похмельем,
Он выпил еще стакан.
* * *
Поздно. Осторожно возвращаюсь.
Зажигаю свет, беру бумагу,
За недопитым стаканом чая
Просижу, быть может, до утра.
И о жизни, прожитой неверно,
И о сумме всех ошибок за год
Эту боль, вздувающую вены,
Не смогу унять из-под пера.
Мне совсем не очень много надо:
Полку книг и маленького сына.
Службу с незначительным окладом.
Вечера ребяческой возни.
Как же это так оно случилось,
Что ни сына у меня, ни славы,
Что живу темно я и лукаво.
Как это случилось, черт возьми?!
* * *
РАЗГОВОР НА МАСЛОВКЕ
Дорогой мой! Прикладывай руку ко лбу
Сколько хочешь, но он холоднее не станет,
Если нечем уже успокоить пальбу
Горьких мыслей и невыразимых терзаний!
Но к чему эта пышность и ветреность слов!
Вот по Масловке медленно бродит прохожий.
Он шатается, он уже годен на слом
Он, наверно, несчастен. Я - тоже.
Он бы мог рассказать, как он рос и как пал,
Я заранее всю эту исповедь знаю –
Вот она предо мной, человечья тропа,
Хоть извилиста, но ведь простая.
Он бы все рассказал за бутылкой вина
Или даже за кружкою светлого пива.
Мы одни на пути. И моя ли вина,
Что я слишком трезва и немного пуглива.
Мы одни на пути. И моя ли вина,
Что я жмусь боязливо к краям тротуара…
У меня, как у всех и во все времена,
Есть свой демон. Но все-таки я не Тамара.
Он царит, этот демон, в пивной. И под смех,
И под гул голосов, под стекла дребезжание
Всех Тамар он разделать готов под орех,
Не имея особых на то оснований.
И пока мне мерещатся, точно во сне,
Гул пивной и полет демонических гурий,
Мой прохожий, шатаясь, подходит ко мне:
«Эх, товарищ, не весело? Что же, закурим!»
* * *
Из стихов военных лет
МАТЬ
Кто о чем, а я хочу о маме,
О своей родимой рассказать:
В городе, захваченном врагами,
У меня осталась мать.
Где-то в Белоруссии далекой
Затерялся небольшой наш дом.
Мать нас провожала без упреков,
Как только бывало подрастем.
Но гостить мы приезжали часто.
В старом доме было хорошо,
В маминых глазах сияло счастье
Всё – пока фашист к нам не пришел.
Пламенея огненным оскалом
Задымились наши города,
И ко всем – и к молодым, и к старым
Страшная вдруг подошла беда.
Как, наверно, твое сердце билось,
Как металось в твой последний час.
Знаю – ты не о себе томилась,
Думала ты только лишь о нас.
И теперь бессонными ночами
Слышу я, как ты зовешь, маня,
Шепчешь мне бескровными губами:
«Отомстите, дети, за меня!»
Я – в тылу, но сердце мое бьется
Заодно со всей моей страной
Слово моей матери несется
Над тобой, над ними, надо мной,
И тогда пишу я письма братьям
На восточный и на южный фронт:
«Помня материнское заклятье,
Бейте, братья, вы врагов проклятых,
Окружайте их со всех сторон.
Пусть на вас глядит бессмертным взглядом
Наша старая седая мать, -
Под тяжелым вражеским прикладом
Очень тяжко людям умирать.
И на запад двигаясь упрямо,
Отомстите вы врагу сильней
За мою замученную маму
И за всех советских матерей!»
* * *
СТИХИ ОБ ЭВАКУАЦИИ
Мне еще мерещится спросонок
Длинных поездов неровный ход.
У дверей товарного вагона
Паренек оборванный поет:
«По улицам гуляет ветрище-холодище,
Он рыщет по дорогам и ищет себе пищи.
Эх, долгая дорога, походная сума,
Холодная, голодная сибирская зима.
Сюда нас всех забросило не ветром с
Приднепровья,
Холодной, жесткой осенью, обрызганною
кровью.
Гремя военной каскою, нас всех гнала сюда
Жестокая, опасная военная нужда!»
Но как дни мои не понеслись бы,
Буду вспоминать я каждый день
До жары натопленные избы
Небольших сибирских деревень.
Были нам скитания знакомы,
Но уже пришел к концу их срок.
И совсем поблизости в детдоме
Оказался тот же паренек.
Я его увидела одетым -
В теплой куртке, в шапке меховой.
Был, как я, обласкан и согрет он
Нашей замечательной страной.
* * *
Я - ДОНОР
Пока врачи в сверкающих халатах
Из вен моих выкачивают кровь,
Я думаю о том, что вот пришла ты,
Большая и тревожная любовь.
В тяжелую и грозную годину
Вдруг засиял твой милый огонек,
А в это время маленького сына
Куда-то увозили на восток.
Рвались над нашим городом снаряды,
И был смертельным не один снаряд,
И далеко в степи под Сталинградом
Лежать остался навсегда мой брат.
И город мой, где проходило детство,
Он был дотла разграблен и сожжен,
И старый, умирающий отец мой
Напрасно ждал почетных похорон.
Простим ли, друг мой, долгую разлуку
И наши омраченные мечты
И эту обескровленную руку,
Которую не поцелуешь ты.
Прощай же, друг. И пусть с моею кровью
Придет к тебе в землянке фронтовой,
С моей тревогой и моей любовью,
И ненависть, рожденная войной.
* * *
Как жаль, что я не буду в Нюрнберге,
Когда поставят виселицы там
И приготовят галстуки по мерке
Прославленным фашистским главарям.
О сколько отдала бы я за то,
Чтоб только мог отец мой убедиться,
Что есть еще святая месть, и что
Плоды убийства ждут его убийцы.
Так пусть же, пусть они стоят теперь,
Беспомощно и дико озираясь,
Как пойманный в ловушку дикий зверь,
Ко всем живым испытывая зависть,
И все же зная, что спасенья нет.
Моя родная старенькая мама,
Ты тоже знала, что спасенья нет,
Когда в твое лицо глядел упрямо
Нацеленный фашистом пистолет.
Пусть встанут там свидетелями груды
Людских костей, наброшенных вповал,
Убийцы думали, что все забудут.
Народ наш ничего не забывал.
Он видел все – безвыходное горе
И в душегубках бьющихся людей,
Разрушенные бухты Черноморья,
Развалины столичных площадей,
И мать мою, со взглядом полным муки
Дождавшуюся своего конца,
И моего раскинувшего руки
Восьмидесятилетнего отца.
Все стало взору нашему открыто,
И пробил час расплаты на земле.
Пусть знают воспитатели бандитов,
Какой дорогой шли они к петле.
* * *
КОГДА ОТГРЕМЕЛА ВОЙНА
Сыну
В юности я все рвалась куда-то,
А таких легко ли удержать, -
И тогда с улыбкой виноватой
На меня посматривала мать,
И мои порывы охлаждая,
Часто говорила мне о том,
Чтобы очень осторожно шла я
Ровным и проторенным путем.
Недоступно далеки вершины
И до них, конечно, не дойти,
Лучше уж дождаться середины
Хорошо знакомого пути.
Но хотя клонила на колени
Осторожность старых мудрецов,
Неподкупный ветер вдохновенья
Обжигал не раз мое лицо.
И теперь, когда ращу я сына,
Я хочу, чтоб с юношеских пор
Видел он огромный, светлый, синий
Окружающий его простор,
Чтоб всегда перед его глазами
Вдаль дорога горная вилась,
Чтобы знал он творческих дерзаний
Злую и пленительную власть.
* * *
РАЗЛУКА
Три дня не видеть - это очень много.
Когда всерьез ты сердцем занемог,
Не вздумай эту жгучую тревогу
Ни взвешивать, ни измерять на срок.
Мы привыкаем иногда к разлуке,
Храня в душе угасшее тепло,
Которое, когда уж дастся в руки,
Быльем воспоминаний поросло,
И нам тогда приходится мириться,
И все обдумывать и как-то примерять,
Чтоб новую и свежую страницу
К написанным когда-то подогнать.
Но первый день разлуки – это пьяный
Угар от расставания с мечтой,
Зияющий разрез открытой раны,
Пугающий гнетущей пустотой.
Еще такой знакомый осязанью,
Любимый образ вам волнует грудь,
И все-таки ни криком, ни слезами,
Ни ласками его нельзя вернуть,
Вернуть сейчас, когда он стал так нужен
Для жадных рук, для призакрытых глаз,
Как нужен воздух в страшный миг удушья
Не в будущем, не завтра, а сейчас.
* * *
ШУТКА
Сале
Все ты просишь меня, дорогая моя,
Чтобы я вам стихи почитала.
Но от старых стишков,
Как от старых грешков,
Я всегда б отмахнуться желала.
С наступленьем весны
Начинаются сны,
Голова от которых кружится.
Но с осенним дождем
Мы бы спали и днем,
И уже ничего нам не снится.
Посидим за чайком,
Потолкуем ладком,
Как там в юности счастье
мелькало.
Только ты уж меня, дорогая моя,
Не проси, чтоб стихи я читала.
В ДОЖДЬ
Когда идет тягучий мелкий дождь,
Как хочется улечься на кровать,
И кажется, что ты домой придешь
И только будешь спать и спать, и спать.
Но ты не верь теории такой,
Иди на улицу, дождю на зло.
Иди и смейся! Презирай покой!
И только так ты сохранишь тепло.
* * *
СИРЕНЬ
У меня не держится сирень.
Вянут, осыпаясь, лепестки.
Где он, где он, тот далекий день
В доме у Березины реки?
Мне тогда - всего шестнадцать лет.
Ты пришел впервые в этот день.
В банках, в вазах, в ведрах на столе –
Всюду распускается сирень.
Шла война. Но среди гроз и бед
Та сирень не отцветала, нет!
***
ПОЭЗИЯ
Как пьяница, живущий без вина,
Так без тебя, поэзия, живу я.
Но только дай мне каплю огневую,
И вновь моя душа обожжена.
И вновь тогда ночами до рассвета
Брожу я в диких зарослях стихов,
И меркнет жизнь моя
пред дивной силой слов,
Перед могуществом и мукою поэта.
* * *
ЭПИТАФИЯ
Я так хочу прийти тебе на память
Не дамочкою, пишущей стихи,
Блистающей игривыми словами
И радующей легкостью руки,
А той, кому в разбеге дней суровых,
Средь самых прозаических трудов,
Являлся целый мир в созвучьях новых,
В волшебных красках обновленных слов.
ПОСЛЕ ОПЕРАЦИИ
Боль, которая прошла,
Болью не считается.
И вдвойне нам боль страшна –
Та, что ожидается.
УЕХАЛ СЫН
Уехал сын.
Поцеловались наскоро.
Сказал:
«Смотри же, мама, не грусти!»
Слова, хотя и прозвучали ласково,
Он через час забудет их в пути.
А мне взгрустнулось.
И не удивительно.
Но не о сыне
грусть была моя -
Мне стало очень жаль
моих родителей:
Ведь точно так же
уезжала я.
***
Я старика увидела.
Он был такой, как я.
Но вдруг мне в нем привиделась
Молодость моя.
И я сквозь дымку времени
Увидала вновь
Мою, не очень верную,
Но милую любовь.
И вечера занятные
У милого дружка,
И деда неприятного,
Что был у паренька.
Теперь тот самый дедушка
Стоял передо мной…
И улыбалась молодость
Улыбкой озорной.
В МАРТЕ
Ветер дует в лицо.
Неустойчивая погода.
Это ветреный март
меняет свои настроенья.
Гололедица, вьюга,
но все же канун ледохода.
Беспокойное время,
но все-таки ветер весенний.
Это время надежд.
И пускай сквозь завесу печали
Улыбается жизнь вам
улыбкой светлой,
Чтоб увидели вы, как прекрасны
весенние дали,
Чтоб услышали запах
весеннего свежего ветра.
***
МОЛОДОЙ СОТРУДНИЦЕ
Моя хорошая, в любви неугасимой
Свои стихи пишу я, не шутя.
Ты для меня - как средь детей любимых
Особенно любимое дитя.
Пятнадцать лет прошло для нас обеих,
О многом эти годы говорят,
Но ты стоишь с улыбкою своею
Такая, как пятнадцать лет назад.
Нередко день я провожу в заботе,
Что для меня найдешь ты также миг…
Так ждет вниманья старенькая тетя
От ветреных племянников своих.
ПРОЩАНИЕ С ДРУЗЬЯМИ
Я жила без важных покровителей,
И стихи писала я в тиши,
Не гонясь за славой. Я действительно
Их писала просто для души.
Я не сделала своей профессией
Овладение искусством слов,
Но всегда была со мной поэзия
Как большая верная любовь.
И теперь, когда промчалась молодость,
Оставляя горьковатый дым,
Я не верю, что молчанье - золото,
Я считаю слово золотым.
И пускай я не вошла в историю,
Гордости не буду я таить -
У меня была аудитория,
Это - вы, товарищи мои.
Добрые, всегда великодушные
Как приподнимали вы меня!
Так планёры ввысь ведет послушная
Мощная воздушная струя.
Я прощаюсь. Ухожу на пенсию,
Но расстаться с вами не хочу.
К вам, мои друзья, на крыльях песни я
И во сне и наяву лечу.
И прошу вас, оставайтесь добрыми,
От меня вы отгоняйте грусть.
Я хочу остаться библиографом
И поэтом вашим остаюсь.
***
Как старость допускать к себе не хочется!
Я все ей говорю, пусть через год.
Я окажу ей всяческие почести,
Но пусть она хоть через год придет.
Но год прошел, и я гляжусь не в зеркало,
В огромный мир, раскрытый предо мной,
И вижу, что нисколько не померкла
Вся красота моей земли родной.
А старость - то маячит в отдалении,
То пробует стучаться у ворот…
Но тоном, не терпящим возражения,
Я говорю: «Зайдете через год!»
***