Старые болезни, глава 2

- Ну?.. Тебе лучше?

Подойдя к креслу с Чарликом, Евгения Михайловна словила себя на том, что этот вопрос был продиктован собственным её состоянием и предназначался самой себе, пытавшейся отделаться от своих мыслей. Чарлик помахал хвостом и, желая доказать, что дела его не так уж плохи, сел, выкатив на неё базедовые глаза, к которым она долго не могла привыкнуть, недоумевая, как можно было отдать за это двести рублей! Правда, Толя купил его в цирке, однако свой репертуар Чарлик демонстрировал весьма неохотно и уже через месяц ни за какие деньги не соглашался встать не только на передние, но и на задние лапы. Сонин Федя уверял, что он старый, и, приезжая, задавал ему один и тот же вопрос: «Ты ещё жив?» Чарлик начинал злиться, пытался схватить его за ботинок. «Лентяй! Двигаться, двигаться!» - командовал с высоты своего полковничьего роста Федя, поясняя Евгении Михайловне, что с возрастом интенсивность тренировок должна увеличиваться. Руководствуясь этим правилом, он ставил себе будильник на без двадцати шесть, бегал в течение часа и, если в девять вечера не мог лечь в постель, слушал вас с преувеличенным вниманием человека, которому нужно в уборную. Соня уверяла, что муж спит, чтобы бегать, и бегает, чтобы спать. «Мужчина не должен засыпать первым», - говорила она в присутствии покрывавшейся краской Евгении Михайловны, и Федя, полагая, что посягают на его привычку к распорядку, с гордостью парировал: «Я воспитан старшиной и помкомвзвода!» После внушительной паузы, предоставлявшейся для того, чтобы его слова могли быть усвоены, он атаковал сам: «Если ваша дочь начинает смотреть любую муру, - поворачивался он к Евгении Михайловне, - то обязательно до конца… Разгильдяев, торчащих у телевизора после двадцати двух, я бы выгонял в народное хозяйство!» Могло показаться, будто Соня служит у него в подразделении связи Краснознаменного Дальневосточного округа и сам он не находится в отставке, проектируя автоматы с газированной водой. Стоя возле Чарлика, Евгения Михайловна думала о том, что скорее всего Толя дал ей телефон домашний и вряд ли Локтимир мог сейчас оказаться дома. Но ей повезло. «Гавары!» - разрешил голос, замолчав, подобно устройству, принимающему по телефону заказ на железнодорожный билет и, перечисляя симптомы, она волновалась, не получая подтверждения, что её слушают. «Я знаю твой собачка, - сказал наконец Локтимир. – Мнэ прэнадлзжал возможност встрэчаться с ним… Как буду ехат?» Она сообщила адрес, специально не спросив, когда он собирается приехать, намекая тем самым не только на готовность ждать круглосуточно, но и на веру в то, что её покладистостью не злоупотребят.

- Думаю, он приедет сегодня, - сказала она, положив трубку.

Чарлик зевнул, потянулся, задев брюхом подстилку, и спрыгнул на пол. Сколько раз она сама испытывала облегчение от одного лишь известия о замаячившем где-то враче! Пусть ни гомеопат, ни иглоукалыватель, ни травник не сулили большого успеха, важно было знать, что тобой все-таки занимаются. Вообще она склонялась к тому, что лучшее лекарство в её возрасте – это убедиться, что тебе хотят помочь, и в качестве примера приводила зубного техника, примерявшего ей протез наверное раз десять! Результат оказался не бог весть каким, но стоило вспомнить, сколько этот человек потратил на неё сил, ей тотчас начинало казаться, что ничего лучшего желать нельзя.

Да, но как она попадет в гастроном! Притом, что не мешало погулять с Черликом, который поглядывал на дверь, напоминая, что выходили с ним ещё до звонка Толе. Чтобы не пропустить Локтимира, с Чарликом можно было не удаляться от подъезда, но ехать затем в гастроном было рискованно. Она уже жалела, что не условилась с Локтимиром о времени, и пыталась ободриться тем, что, судя по его немногословню, тот вряд ли станет распивать чаи. Но не предложить чай было некрасиво.

Срочно следовало решить, кто мог её выручить с тортом.

Выбор был невелик. Ближе всех жила их бывшая домработница Нюра. Зато Федя обладал автомобилем и при армейской исполнительности успел бы даже раньше. Для обоих, однако, был не самый удачный момент: Нюра провожала в Японию своего Дзиро Иси, Федя же, взглянув на часы и обнаружив, что Соня кончает работу, захочет доставить Евгении Михайловне сразу два удовольствия: не только торт, но и дочь, и по дороге непременно с ней поцапается, потому что, сидя за рулем, не допускает разговоров, о чем Соня, естественно, забывает. «Что ты за человек такой! Обязательно нужно болтануть!» Соня надуется, пообещав никогда больше не сесть к нему в машину. И хотя о любом конфликте с ней Федя тут же переставал помнить, плохое настроение на вечер Соне обеспечено. Поэтому Евгения Михайловна решила все-таки обратиться к Нюре. Учитывала она и то, что, встретив в квартире Федю с Соней, Локтимир мог заподозрить их в нежелании оказать матери уважение и самим свозить собаку в лечебницу.

- Уезжает мой хозяин! – выпалила Нюра, едва выслушав её просьбу. – Месяц целый книжки на таможню возим – бандеролью, по пять кило. У него этих книжек… А деньги все мне оставил! Не ходи, велел, ни к кому больше работать, отдыхай. Ты. говорит, плохо выглядишь, когда устанешь. Конвертов целую кучу оставил – с марками, с адресом. Чего ему здесь? Врачи у нас мало получают. А там рублей триста пятьдесят-четыреста: врач здоровье дает! Вон что, оказывается, надумал… Я с весны замечаю: не пьет, не ест, не спит даже. Есть у него спортивный костюм – бывало, только и чинишь. Купил бы, говорю, новый, сейчас с лавсаном есть, недорого и носится хорошо. «Не нужно, Нюра…» Вот тут и соображай: лет-то ему уже под семьдесят… Никак, спрашиваю, помирать собрался? «На родину, Нюра, хочу…» Я так и обмерла. За девять лет, знаете, как к человеку привыкнешь. А после думаю: все же какая я несознательная – домой-то всякому хочется! Хоть и коммунист…

- Конечно. Вы мне расскажете…

Не желая, чтобы торт опоздал, Евгения Михайловна дает понять, что по телефону эта история сильно проигрывает и максимум через час готова выслушать её во всех подробностях.

- Да на черта сдалась эта собака! – Нюра догадывается, кто соперничает сейчас с её Дзиро, и Евгения Михайловна пугается, что теперь она возьмется за Чарлика, сулящего для беседы пищи не меньше, чем бывший японский эмигрант. Но Нюра бросает трубку.

Эта манера водилась за ней и раньше, особенно когда речь касалась детей. С некоторых пор Нюра взяла на себя роль Аркадия, находя, очевидно, что с его смертью Евгении Михайловне недостает главным образом упреков, что позволяет детям садиться себе на шею. Однако сейчас брошенная трубка напомнила про наказ Дзиро «ни к кому не ходить». Евгения Михайловна уже хотела перепоручить гастроном Феде, но тут Нюра позвонила спросить, что брать, если не будет торта.
Торопя прогулку, Чарлик выволакивает из прихожей её сапоги, а Евгения Михайловна думает о том, как быть, если Нюра действительно перестанет убирать, - для неё самой стало проблемой лишний раз нагнуться за обувью. Она вспомнила, как недавно, обидевшись на Соню, попросила её принести с вешалки сапоги. «Зачем тебе?..» - не поняла Соня. «Пойду на улицу и замерзну!» – «Тогда зачем тебе сапоги?»

Доставив второй сапог, Чарлик стоит, опустив голову, словно тоже понимает, что Нюре нет большого смысла ходить к ним, и дело тут даже не в деньгах Дзиро. Сама же Евгения Михайловна когда-то посоветовала ей позаботиться о размере пенсии, работу в жэке Нюра стала совмещать с уборками в министерстве и теперь получала от собеса больше своей бывшей хозяйки. Все же её расходы на сына-сварщика сводились к застолью по большим праздникам, в промежутках между которыми тот успевал перекочевать к новой сожительнице и, следовательно, не нуждался в помощи матери.

Возле лифта они встречают Беллу Сергеевну.

- Вы едете? - спрашивает Евгения Михайловна, видя, что та раздумывает, и зная, что компания Чарлика не может смутить соседку, поскольку ещё месяц назад у неё самой было два фокстерьера.

- Еду… Я собиралась в магазин, но… забыла зачем. – Войдя в кабину, Белла Сергеевна строго качает головой: - Подумать только - бывший наркомпросовский работник!..

Чарлик осторожно обнюхивает её скособоченные туфли, хранящие запах враждебной ему четы, а Белла Сергеевна смотрит на него, словно её забывчивости предвидится подсказка. Когда лифт останавливается, она сторонится и остается в кабине:

- Я хотела купить им мяса… - Соседка наклоняется в поисках кнопки на четвертый этаж, а Евгения Михайловна невольно представляет себе недавние кошмары, если по дороге на улицу Чарлик попадался Овиру и Визе. Они бросались на него так, будто это он вписал в ветеринарную справку Визы диагноз, на который в предотъездных сборах не обратили внимания, но с которым её отказались посадить в самолет Москва-Вена. Со своим наркомпросовским патриотизмом Белла Сергеевна отказалась ехать с детьми, на аэродроме держалась с непреклонностью экзаменатора, никакие обстоятельства не заставят которого одобрить неправильное решение. Но когда в последний момент сын выбежал с собаками назад, пытаясь разнять перепутавшиеся поводки, чтобы отдать ей Визу, и, предчувствуя разлуку с подругой, Овир захрипел, силясь порвать ошейник, Белла Сергеевна решительно взяла оба поводка. Во дворе, впрочем, объясняли её решимость тем, что она рассчитывала продавать щенков. Но щенков больше не было, и умерли её подопечные в один день – от той самой болезни, которую пять лет назад подозревали у Визы.

Был мягкий вечер, подсвеченный красными огнями пятившихся на стоянку к дому машин, взводимые ручные тормоза наполняли воздух снежным скрипением, словно по морозу приближалось множество людей, и вместе с Евгенией Михайловной на эти звуки поворачивался мочившийся рядом Чарлик. Казалось, он тоже боится пропустить Локтимира, надеясь с его помощью вернуть время, когда, выскочив из подъезда, мчался сломя голову от дерева к дереву, чтобы успеть пометить все свои владения. Теперь он не отлучался далеко; завидев другую собаку, трусил с газона, со своим шарообразным хвостом напоминая маленького Тянитолкая – существо, имевшее голову ещё и сзади. Даже под сенью Евгении Михайловны он уже не позволял себе тявкнуть на пришельца, поскольку, прогоняя того, хозяйка могла поскользнуться. Характер его менялся на глазах, недаром считается, что болезнь лучше всего обнаруживает нашу суть. Взять хотя бы его сегодняшний жест с сапогами! Перспектива лишиться Нюриной помощи помешала Евгении Михайловне в тот момент оценить, что сапоги он принес по собственному почину. А ведь раньше дождаться от него услуги было непросто.

Машинально она отмечает новость и у себя: левое колено болит сегодня сильнее правого. С дугой стороны, можно ведь взглянуть на вещи так: право колено болит сегодня меньше, чем левое.

Что-то не устраивало её в рассуждении о перемене характера, особенно применительно к Чарлику. Она не могла разобраться, что именно, пока не уткнулась в слово болезнь: чтобы повлиять на характер, болезнь должна быть достаточно серьезной… Она вспомнила мужа приятельницы: долгие годы безропотно тянув на себе нигде не работавших жену и двух взрослых дочек, он, казалось, на ровном месте вдруг озлобился, окрестил всю троицу дармоедками и быстро умер – как выяснилось, от перенесенного на ногах инфаркта. Главное, его смерть вовсе не явилась для Евгении Михайловны неожиданностью: первая её мысль, когда она узнала про «дармоедок», была как раз та, что, по-видимому, этот человек скоро умрет.

Хотелось думать, что подобный исход предвещают лишь перемены характера к худшему. Но разве в последние свои месяцы Аркадий не стал терпимее…

Поискав глазами Чарлика, она застала его возле контейнера с мусором: он был занят куриной костью! Этот, всегда наказуемый ею проступок показывал, что недомогание далеко не исчерпало в нем дурных привычек. Но все-таки она не решилась крикнуть «Фу!», боясь, вдруг он послушается и бросит.

***

<< Предыдущая глава | Следующая глава >>

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *