Нам позвонят, глава 10

Он спрашивал себя: что, собственно, произошло? Разве он услыхал от Сони что-то такое, чего не знал сам?

Тем не менее по дороге из Лукова его не оставляло впечатление потери. Теперь, когда Соня сказала, что любви нет, он сознавал, что не был готов к тому, чтобы эти слова были произнесены. Одно дело не питать иллюзий (здесь все-таки ты хозяин положения, под настроение можешь и забыться, приняв метку на пододеяльнике за проявление чувства), и совсем другое - лишиться возможности питать их. Так расстаешься с вроде бы бесполезной вещью: в тот самый момент, как она перестает быть твоей, начинает казаться, что без неё-то и нельзя обойтись.

«Вы все хотите любви! Чтобы вас как-то необыкновенно любили…»

Он заставлял себя признаться, что в глубине души рассчитывал именно на это, - с того самого дня, как посредством Георгио убедился, что ничего похожего внушить своей первой жене не смог. Теперь, после Сониных слов, приходилось подвергнуть сомнению правомерность своих притязаний в принципе. Любили ли его когда-нибудь?..

«Я хотела излить на тебя всю свою нежность!»

Подобные заявления искушали напомнить об ответственности за дачу ложных показаний. Вряд ли меняла картину и женщина из соседнего дома, успевавшая забежать к нему утром субботы по дороге за покупками для семейного завтрака. Ещё куда ни шло – её подруга: чтобы согрешить с ним, она раздобыла мужу билет на «Мастера и Маргариту»!.. Но ведь более строгий моралист мог дать делу другое освещение: люби она его, билет на Таганку она отдала бы не мужу, а ему.

Он ощущал себя словно после ампутации. Нужно было на что-то опереться, найти какие-то костыли. Однажды на лекции о долголетии врач говорил о том, как важно после тридцати пяти решить для себя вопрос, что у тебя главенствует: семья или карьера? – и, ответив на него, соответственно распределять душевные силы. Вопрос этот был решен им давно и не в пользу семьи. Казалось бы, в создавшейся ситуации следовало усугубить служебное рвение. Но он с удивлением обнаруживал, что, в свете сделанного им только что открытия, идея карьеры лишалась для него едва ли не всей своей прелести.

И тут он вспомнил про Майю. В следующий момент он уже презирал себя за это хватание за соломинку и даже покосился на сидевшую рядом Соню, будто его могли уличить в этом неблаговидном, животном рефлексе. Однако следом он почувствовал, что непостижимым каким-то образом удержался на поверхности. Боясь поверить этому впечатлению, он посмотрел в зеркало. Губарьков и Маргарита ехали по углам, точно разводиться собирались они. Какое-то время он старался ни о чем не думать, когда же вернулся в себя, на месте прежней пустоты обнаружил Майю. Она вошла к нему тихой больничной няней, знающей, что ей не дано исцелить. Её удел – подать воды, поднять штору, взбить подушку. Но считал же великий врач, что подчас разумнее довериться не искуснейшему из его коллег, а добросовестной сиделке… Потихоньку отпускало душу, словно прошлись по запущенной комнате влажной уборкой, открыли окно. Свежий воздух баюкал сознанием, что жизнь не кончена, и он отчетливо видел Майю, притом так, как если бы это было не прошедшее, а предстоящее.

Она сказала:

- Хочу вина.

Они встретились в половине четвертого возле магазина «Армения» и как раз проходили мимо кафе-мороженого. Было начало ноября с мокрым снегом, только мороженого и не хватало! Но Майя уже потянула тяжелую дверь, за которой, задумчиво пересчитывая мелочь, сидел швейцар – состарившийся Кай, складывающий из льдинок слово «Вечность».

Зал был пуст, но, усевшись за столик, Майя то и дело поправляла волосы, как делают очутившиеся в ресторане провинциалки. Неожиданно для себя он вообще открывал в ней провинциальный парад: и серое платье с вырезом, и накинутый на плечи расписанный яркими цветами платок, не говоря уже о надетых не по погоде вечерних туфлях, - все это привлекалось едва ли не в первый раз, словно ожидавшее случая. Оставалось лишь удивляться, куда смотрели её итальянцы !

- Стало быть, вино… - Он раскрыл меню. – Может, коньяк?

- Коньяк ! – Майя снова поправила волосы.

- Это уже кое-что… По-моему, раньше ты не пила.

Он оглянулся на официантку.

- Раньше я не делала и многого другого, - засмеялась Майя. – Тебе предстоит убедиться, что ни один процесс не прогрессирует столь стремительно, как процесс развращения женщины.

Это был уже прямо текст Маргариты, но исполненный ещё менее естественно. Впервые её губы были подкрашены и, проявив морщинки на бледном лице, воспринимались как сигнал терпящего бедствие судна.

Принесли коньяк и пирожные.

- Ну!.. – сказал он, разливая коньяк по рюмкам и думая, как удачно, что все это происходит днем и нет необходимости в соблюдении полного протокола свидания.

- Я знала, что сегодня ты позвонишь, - сказала Майя, сжимая ножку рюмки указательным и средним пальцами.

- Ты была одна?..

- Я?.. Почему ты об этом спросил?

- Просто не предполагал, что ты дала мне домашний телефон. Тебе могло быть неудобно говорить… - Нелишне было притушить её экзальтацию, не дать уж слишком оторваться от реальной почвы, на которой имелся муж, чье место занимать он вовсе не собирался.

Похоже, однако, он перестарался – будто в начале разбега подставил человеку ногу. Некоторое время Майя молчала, словно при падении растеряла все припасенное для этой встречи имущество.

- В самом деле… - сказала она наконец, не без усилий удерживая прежний тон. – Я не подумала… Собственно, дома был только сын. Сидел посреди ванной, зубрил сопромат, а я делала ему укладку…

Следовало помочь ей хотя бы частично собрать рассыпавшееся добро.

- Журнал «Юность» свидетельствует, что, сдав сопромат, становишься настоящим мужчиной. – Он попытался улыбнуться. – Я ещё подумал: а что делать гуманитарным товарищам?

- При чем тут сопротивление материалов? – радостно приняла Майя его помощь.

- Чтобы уметь его преодолевать.

- Ах та-ак! – На лице её снова была улыбка. – Боюсь, что эту науку он уже постиг. Не в той степени, как некоторые гуманитарии… но для своего возраста достаточно. «Ма-ать, - ноет, когда я вернулась от телефона, - ты не обидишься, если вечером я поеду к Марине?» - «Что, говорю, с тобой делать? Видишь, как хорошо, что ты меня послушался – побрился и вымыл шею». Кто такая эта Марина?.. Утром позвонила меня поздравить – голос приятный…

- За тебя! – поспешил он поднять рюмку, словно она могла догадаться, что об этом дне рождения он не помнил.

- Свекровь пророчит: готовься обзавестись внуком! – Поставив рюмку, Майя уже смеялась. – Не-ет уж, отвечаю, я собираюсь обзавестись не внуком, а любовником. На что ребенок – скептически: «Ну, мама Майя, ты даешь! Ты как птица Феникс!» Подозреваю, «мама Майя» представляется ему чем-то вроде пепла.

Что-то напоминали ему её надрывная веселость, широкая жестикуляция… Тогда он не мог объяснить себе – что? – и лишь сейчас, на фоне финала, понял. Когда-то в зоомагазине на Арбате продавали цыплят. Не смея мечтать о собаке или кошке, он упросил мать купить одного. Между оконными рамами было устроено ватное ложе, питание по тем временам предоставлялось царское. Увы, не в коня был корм. Едва водворившись на жительство, цыпленок стал таять, заставив его весь день просидеть у окна. Как ликовал он, когда по утру раздались бесконечные верещания! Встряхивание крыльев, открывание клюва, попытки взлететь… Что же тогда обещало грядущее возмужание! Желая ускорить его, он бросился на сквер за травой, а когда прибежал назад, за окном уже вселилась тишина – лежала с раскрытым клювом, словно ссыпали на вату горсть пшена.

- В прошлую пятницу, - продолжала Майя, - была встреча нашего факультета. В «Новом Арбате». Мужская половина пришла с женами. Прически, вечерние платья; как одна отправляются в туалет – поправить косметику. Ищу, где бы такое приткнуться и мне? – и тут на меня снисходит: ведь и я могу пойти с ними! Я ведь только дома мужик. Боже, думаю, до чего я себя довела!.. На следующий же день была у парикмахера.

- Тебе хорошо, - сказал он, хотя не замечал, чтобы у парикмахера было достигнуто что-либо существенное.

- Утешения принимаются только в стихотворной форме.

Не желая выдать подлинное состояние дел, он отвел глаза, а когда снова посмотрел на неё, перед ним сидела другая женщина! Черты были те же, но, мгновение назад ведя каждая свою мелодию, они словно подчинились дирижеру и, умело подыгрывая друг другу, дали эффект преображения, далеко превосходящий сумму самого доброжелательного их сложения… И над всем этим сияли дамские пальчики, которым нельзя было не ответить.

- А что тебе подарили? – улыбнулся он, ещё не совсем веря, что это женщина его и что отсюда можно повезти её на Пятницкую..

- О-о!.. – протянула Майя, поводя плечами. – Ребенок подарил мне этот платок. Догадываюсь, что изначально он предназначался Марине… Но главный сюрприз мне приготовила свекровь. По забывчивости она преподнесла мне халат, который я подарила ей на Восьмое марта. Это так в её духе!.. Я вот жалуюсь на неё… но ты не думай, вообще-то со свекровью мне повезло. – Майя посерьезнела.

- Ничто так не украшает женщину, как сознание вины… Пусть даже перед свекровью. – Он взял её руку.

- Пора?.. – встрепенулась Майя.

- Если только тебе… Я не спешу, - сказал он, выдвигаясь однако из-за стола.

- Да. Пожалуй… Сын поехал к Марине. Но муж вернется пораньше – планируется ужин. Который мне ещё предстоит приготовить.

Выйдя на улицу, он отметил у себя покинувшее его было детковское зрение: в глаза лезли всякие пустяки, мимо которых он обычно проходил не замечая. Сидевшая в переходе через Пушкинскую за столиком «Спортлото» дама ела извлеченную из жирно запотевшей банки куриную ножку; наверху, возле табачного киоска, уткнувшись в землю капотом, стояла машина со сдутыми передними шинами и, покрытая снегом, напоминала опущенную дрессировщиком на колени белую лошадь.

- Ты застал меня днем совершенно случайно, - тараторила Майя, придерживая у плеча ремешок сумки, точно за спиной у неё был карабин. – У нас теперь новый заведующий, говорят, погорелец . Взялся за дисциплину и отменил библиотечный день. «Как же, - спрашиваю, - теперь жить?..» Он так посмотрел на меня, что пришлось добавить: «… и работать?» - «Вот вы, - прицепился, - занимаетесь у нас Италией. А думать по-итальянски вы можете?» - «Что вы! Мне и по-русски это не всегда удается».

- С такими шутками не погорела бы ты, - заметил он и предложил спуститься к «Проспекту Маркса», оттуда, прикинул, до него была лишь одна остановка. Разумеется, кратчайший путь на Пятницкую был через «Пушкинскую». Но «Пушкинская» находилась в двух шагах, а Майю ещё предстояло готовить к своему экспромту.

- Вообще-то до «Баррикадной» отсюда прямая линия… - Майя колебалась. - А тебе? Ведь и тебе здесь удобнее…

Он сделал вид, что, находясь с ней, не думает о том, что удобнее ему , и она сразу согласилась.

В «Цветах» рядом с ВТО он купил гвоздики и, вручив их притихшей Майе, ускорил шаг, показывая, что не забыл про её стесненные обстоятельства, но, в свою очередь, надеется, что поймут и его.

Она поняла и шла молча, изобличая, что процесс, упомянутый ею в начале встречи, не только не прогрессирует, но едва ли когда начинался. Казалось, ей предъявили вексель, на оплату которого, несмотря на все её старания, средства все ещё собраны не были, и его волновало наблюдать, как погибала в спутнице последняя надежда, что – а вдруг! – с этим векселем к ней так и не обратятся.

- Если ты хочешь от меня убежать, то так и скажи, - сказала она наконец, трогая его за рукав. – Или ты собираешься вести меня на Пятницкую пешком? – Она остановилась, показывая, что не в её туфлях идти через это месиво напролом. – В школе, - засмеялась она, - у меня была подруга – она всегда забрызгивала чулки. А я – портфель…

Всеми силами она старалась скрыть от него свое состояние, инстинкт подсказывал ей, что единственное её спасение в естественности, что если что и ценится в женщине её лет, так это легкость, и нет ничего пагубнее, чем позволить мужчине догадаться о твоих проблемах. И все-таки, когда, поднявшись к нему, они вышли из лифта, ей понадобилось перевести дух, словно на этот восьмой этаж она бежала. Её напряженность отозвалась в нем и вовсе неожиданным образом – казалось, проторчав битый день в очереди, приобрел вещь, назначение которой представлялось ему теперь весьма смутно. Он даже не знал, с какого края к ней подойти, и не мог отделаться от чувства несоизмеримости результата и средств, пошедших на его достижение.

Зачем-то он пошел на кухню и, поставив кипятиться чайник, думал о том, что её ждут дома, и, создавая ей эти трудности, он берет на себя определенные обязательства, чего всегда избегал. Пожалуй, ещё не поздно было все поправить. Он посмотрел во двор, где стояла его машина, - в конце концов можно было предложить легкий ужин и быстренько отвезти ее на «Баррикадную»…

- Ты собираешься поить меня чаем?.. – послышалось из комнаты.

- Можно и чем-нибудь более существенным, - сказал он, отправляясь туда и делая вид, что не расслышал в ее голосе иронии.

Войдя в комнату, он включил свет. Майя сидела на тахте в знакомой черной комбинации, и её длинные ноги были похожи на хвост нимфы.

- Погаси… - сказала она, укутываясь пледом, и ему показалось, что она перевела дыхание – как несколько минут назад, на лестничной площадке. – Я женщина старая… некрасивая… - из последних сил держала она чуждую ноту, мешая ему снять комбинацию. И, в конце концов подчинившись, испуганно спросила: - Часы тоже?..

Часы он разрешил оставить.

Она очень старалась, усугубляя тем свою неумелость, и он заботился лишь о том, чтобы не дать ей это почувствовать.

- Ну что?! Что ты хочешь?! – исступленно повторяла она, как будто он мог позволить себе привлечь её к чему-либо серьезному. – Ка-кой ужас!.. Тебе плохо… я знаю, что тебе плохо!

- Перестань… - утешал он. – С чего ты взяла?

- Тебе плохо. – Высвободившись, она закинула руки за голову и неподвижно смотрела в потолок, словно читая на нем страшный приговор.

- Может, позвонишь домой?.. – Воспользовавшись случаем, он кивнул на телефон.

- Что?.. Нет! Не хочу!.. И не напоминай мне больше об этом. – Она повернулась на живот и положила голову ему на грудь. – Ну, солги что-нибудь… например, что я тебе нравлюсь.

- Конечно.

- Вряд ли… - Она задумалась. – Но ведь я надеюсь на исключение. Хоть и понимаю, что это труднее, чем пролезть в игольное ушко… Я часто думаю: ведь если бы не было того кино, то ничего бы и не было…

- Из всех искусств важнейшим для нас является кино. – Он поцеловал оказавшийся у него на губах её палец.

- Брюнет… с голубыми глазами, - разглядывала его Майя. – Эт-то всегда плохо!.. Только, пожалуйста, не молчи! Поговори со мной.

- О чем?

- Ну, скажем, об этом фильме.

- Насколько я понимаю, ты его не видела.

- Правильно понимаешь. Зато после я смотрела его раз пять.

- О том, что мне нравится, я не люблю говорить.

- Тогда поговорим обо мне. В нашем институте всем женщинам раздали анкету для новогодней газеты. Заполнить её должен мужчина. Вопрос первый: «Почему вы обратили внимание на эту женщину?»

- Если я на него отвечу, завтра тебя у меня уведут.

- Не бойся, я не собираюсь предъявлять это в качестве улики. Впрочем… - улыбнулась она, - лучше я буду думать, что ты не хочешь говорить о том, что тебе нравится…Эта бесполая жизнь!.. - Она вздохнула. – А с другой стороны, с другой стороны…Да нет, всё, пожалуй, одна сторона… Понимаешь, есть люди цельные. Это помогает им смириться с прозой. Наверно, я не такая… Когда-то у нас была черепашка. Ползет себе через комнату к двери, а потом её берут и относят на прежнее место. Такая черепашка – я… Копошилась, копошилась всю жизнь – куда-то же мне было нужно… А ты взял и отнес к самому началу… В свое время похожие манипуляции осуществлял со мной муж: время от времени он начинал меня анализировать. В университете его звали «Субъективный идеалист». Ходил, подняв голову кверху, и ничего и никого не замечал…

- Тебя же он увидел.

- Ну… тогда это было не так уж трудно. Даже для субъективного идеалиста… Он говорил, что обязан помочь мне довести содержание до уровня формы. Принимался меня анализировать, с его анализом я соглашалась, а потом обнаруживала, что меня нет, вся разложена на винтики. После одной такой процедуры – дело было в спортлагере на Рыбинском водохранилище – я ушла на одиночной яхте. Сколько я вешу, ты приблизительно догадываешься, это было безумие – идти одной… На фарватере, естественно, перевернулась.

- На фарватере?..

- Это где ходят корабли. Ночь, август, вода холоднющая… В конце концов наши спохватились, что меня нет, вернее, что нет «олимпика»…

- И чем это кончилось?

- Тем и кончилось. Поскольку сейчас я с тобой, по-видимому, кончилось благополучно. Если не считать ревматизма. Зато больше меня не анализировали… Если бы что-нибудь улучшалось посредством этих бесконечных разговоров!

- Не понимаю, чего ты хочешь? – сказал он.

- Чего я хо-чу-у?.. – протянула Майя. – Наверно, невозможного… Хочу, например, чтобы ты был со мной. Не уверена только, хочешь ли этого ты.

Он промолчал, показывая, что не принимает её слов всерьез, и продолжал:

- У тебя есть семья, сын, твои итальянцы

- Что у меня есть, я знаю, - сказала она. – Все дело в том, что теперь я понимаю, чего у меня нет.

***

Предыдущая глава Следующая глава

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *