Звук, похожий на гудение водопроводного крана, проник к ней в сон. Она отметила, что в таких случаях кран нужно открыть… следующая мысль была о том, что придется встать, и моментально заявило о себе её колено… Проснувшись от боли, она тут же о ней забыла, потому что поняла, что звук был в комнате, рядом, и невольно съежилась, пытаясь не пускать в себя этот механический, без модуляций звук… казалось, его не может издавать существо одушевленное!..
- Чарлик… что ты, Чарлик?.. – позвала она наконец шепотом, не решаясь включить лампу, чтобы не озлобить это нечто, испускавшее этот нескончаемый звук, грозивший разбудить весь дом. На мгновение его осилив, Чарлик пискнул, словно схваченные петлей живодера, она вскочила и зажгла свет.
Чарлик лежал на левом боку, как при осмотре Локтимиром, и, приподняв правую переднюю лапу, сучил остальными, глядя куда-то мимо неё, словно в грядущей прогулке не мог дожидаться попутчиков. Почувствовав на припухшей подмышке её руку, он постепенно затих, и она заставила его принять почти целую таблетку.
Вскоре он уснул, но она уже не ложилась, понимая теперь причину вчерашнего многолюдья: перезвонив Локтимиру, Толя узнал положение дел, сообщил Соне… Они приезжали с соболезнованием… поддержать, их сплочение было сплочением поминок… Но тогда почему её оставили в такую ночь одну!.. Она говорила себе, что никто не мог знать, когда и как это случится, что если бы они знали, не оставили бы её… Собственно, какие основания были у неё так думать? Разве она не жаловалась в течение месяца? И разве кто-нибудь предложил ей помощь?
Она пыталась понять, как это стало возможно, что дети не захотели ей помочь, но лишь рассердилась на себя, потому что Федя конечно же не отказал бы ей свозить собаку в лечебницу – не нужно было ждать, когда он предложит сам. За деликатность нужно расплачиваться! – старалась она побольнее задеть себя этой своей деликатностью за чужой счет, за счет Чарлика, и решая, что утром сама повезет его в Кунцево. Всё-таки это учреждение, а не частная лавочка!..
Было начало десятого, Чарлик, казалось, забыл о своей ночи, которая ведь могла быть и следствием обильного Настиного угощения. Возможно, нужно было переждать день и проверить… но её не оставляло чувство вины перед ним за этот месяц бездействия, и, чтобы хоть как-то искупить её, она решила не откладывать.
Она вытряхнула на балконе нейлоновую сумку, в которой Нюра привозила картошку, постелила в неё старый шарф Аркадия и по ноль-девять узнала телефон лечебницы, чтобы спросить адрес. Это, оказывается, называлось «Кунцевская районная ветеринарная станция» – Багрицкого, пять. Всё устраивалось проще, чем она думала: от метро «Университет» сто третий автобус шел прямо до места. Остановка так и называлась «Улица Багрицкого».
- Гулять, Чарлик!..
В сумку она собиралась посадить его на улице, когда он сделает утренние дела. Если бы удалось словить такси, можно было бы обойтись и вовсе без сумки.
Едва отойдя от деревца. Чарлик побежал назад к подъезду и стоял, подняв морду на дверь, словно единственное, чего он хотел, это поскорее очутиться в своем кресле. Она уже колебалась, но именно потому, что слишком долго потакала себе и так просто было уступить своим больным ногам ещё раз, подошла к двери и взяла Чарлика в сумку.
Такси проехало рядом, но она промедлила, и теперь им предстояло два автобуса – сперва нужно было добраться до метро. Чарлик сто лет не ездил в сумке, столько же времени она не носила его, - это оказалось тяжелее, чем думала. Садясь в автобус, она впервые попросила, чтобы ей помогли, потому что в другой руке у неё была палка.
Зато оба раза с автобусами им повезло: подъехали быстро и по случаю утра свободные. На сто третьем за Мосфильмовской спустились в овраг, и, стоя в сумке у окна, Чарлик оглянулся, словно хотел обратить её внимание на места, напоминавшие столько раз хоженый ими маршрут. А, может быть, его ослепило обилие солнца.
Первое, что она увидела, сойдя на остановке, были решетки в нижнем этаже дома, окрашенного ядовито-желтым. У неё сжалось сердце, как будто она везла Чарлика в заключение, но тут заметила вывеску «Переплетные работы». Улица начиналась за углом и открывалась цифрой «43» - предстояло пройти целый квартал!
Они миновали памятник Багрицкому, длинный девятиэтажный дом с продовольственным магазином и ремонтом холодильников. «Капитально-восстановительные работы» - прочла она; был уже дом номер три, и виднелся конец улицы. Появившийся из мастерской мужчина объяснил, что пятый дом – на другой, четной стороне:
- Круглый такой – за забором, там увидишь!..
Она перешла дорогу, возле пункта приема белья свернула во двор и впереди, за зеленым забором, увидела белый купол, напоминающий цирк. Чарлик забеспокоился, тянул из сумки голову, словно желая удостовериться по вывеске, что это всего лишь райветстанция.
Напоминающая ухоженный сельский дворик территория была обсажена старыми яблонями, напитавшими сугробы сочными тенями. В круглом вестибюле сидела девочка с рыжей кошкой, перед мужчиной в форме железнодорожника лежала большая овчарка с забинтованной лапой, и, дожидаясь, когда пройдет эта короткая очередь, Евгения Михайловна ругала себя, потому что поездка оказалась не такой уж непосильной.
- Ну?.. Что с вами?.. - улыбнулась им в просторном отделанном кафелем кабинете что-то дописывающая красивая женщина, похожая на Симочку времен Чапаевского, и Евгения Михайловна позавидовала здешним пациентам, с которыми, судя по всему, имели время и желание заниматься. – Посадите его… - Женщина показала на стоящий посередине высокий, покрытый клеенкой стол.
Очутившись на клеенке, Чарлик сжался, словно оказался голым; рассказывая, Евгения Михайловна не переставала его гладить, а он, казалось, каменел по мере того, как лицо их симпатичного доктора покидала улыбка.
- Боюсь, я не смогу вам помочь…
Едва женщина направилась к столу, Чарлик встрепенулся, начал пятиться и, достигнув края клеенки, встал на задние лапы, передние поднимая все выше и выше, словно перед своим коронным номером на арене.
- Ми-иленький… - взгляд женщины был устремлен туда. – Справа… - кивнула она. – Даже заметно…
Потом, уложив на бок, она ощупывала его, впрочем, недолго, вымыла руки и подошла к Евгении Михайловне, заслонив от неё стол с Чарликом.
«Запущенная опухоль. Боль будет усиливаться. Единственное, чем ему можно помочь… чтобы он уснул… Мы сделаем ему укол, и он уснет…» - слушала Евгения Михайловна, машинально кивая, будто речь шла о ней самой, будто это ей предлагали разом избавиться от всего – от своего артрита, зависимости от детей, военкомовской пенсии в сорок восемь рублей, которую получала за Аркадия и которая была на пять рублей меньше того, что она могла получать по старости, зато были льготы на квартплату и разрешалось подрабатывать…
- … совсем не будет больно?.. – спросила она, страшась соблазна, что всё действительно так легко прекратить, и понимая, что знала об этом исходе в тот самый момент, когда ночью подумала о лечебнице, и что не села в такси потому, что хотела продлить расстояние до этого.
- Совсем, - сказала врач, ведя её к письменному столу и снова становясь так, чтобы нельзя было посмотреть назад. – Это дитилин… Пожалуйста: ваша фамилия…адрес… кличка собаки?.. Распишитесь, пожалуйста… и подождите в коридоре. Я приглашу…
Она вышла в вестибюль, к незамеченному прежде объявлению: «Ненужных вам животных сдавайте в Кунцевскую РВС!» Рядом висел стенд с породами собак, на котором она сразу узнала Чарлика!
«Японский хин (японский спаниель).Священная собака, «хин» по-яонски – сокровище».
Ей показалось, что она услыхала, как вскрикнул Чарлик.
- Войдите, пожалуйста… - выглянула из кабинета врач. В руке у неё была мензурка с валерьянкой.
Идя к столу, Евгения Михайловна вспомнила, что в морге у Аркадия фамилия санитара оказалась Алябьев, с тех пор знаменитый «Соловей» вызывал у неё сладковатый запах формалина.
- … видите, ему совсем не было больно… - её осторожно тронули за плечо: - Выпейте… вам будет легче.
Чтобы не обидеть, Евгения Михайловна выпила, пытаясь думать о том, что, когда Толя с невесткой вернутся с гастролей, они смогут чаще к ней приезжать. Окончательно наладятся Толины отношения с Соней… Получалось, что Чарлик действительно мешал им всем, и теперь ей казалось, что её подспудная мысль об этом решила его судьбу. Она пыталась уверить себя, что по отношению к себе так думать несправедливо, что Чарлик был болен, мучился, и, если бы она не усыпала его, его ожидали ещё худшие мучения!
Но чем больше пыталась она себе это внушить, тем больше её шаг представлялся ей жертвой, принести которую её вынудили, и тем сильнее она желала лишь одного – чтобы ей хватило сил когда-нибудь простить это детям.
***
КОНЕЦ